Друг Шаляпина Иван Петрович Пеняев рассказал об одном его выступлении на сцене, но не в качестве солиста, а рассказчика и чтеца. Было это 26 сентября 1890 года. Сам Шаляпин, видимо, забыл об этом. Но в своей книге он упоминает о друге-товарище: "Очень хорошо относился ко мне кавказский человек Пеняев. Он жил с какой-то дамой, чрезвычайно ревнивой и сварливой, а сам он был, хотя и добродушен, но тоже очень вспыльчив. Каждый день почти у них бывали драмы. Почти каждую неделю они разъезжались на разные квартиры, а потом снова съезжались. И каждый раз я должен был помогать им разъезжаться и съезжаться: таская с квартиры на квартиру чемоданы, картонки и прочее.

Стояла зима, но я гулял в пиджаке, покрываясь шалью, как пледом. Пальто себе я не мог купить. У меня даже белья не было, ибо деньги почти целиком уходили на угощение товарищей. Сапоги тоже развалились: на одном отстала подошва, другой лопнул сверху.

Как-то раз, примирившись со своей дамой, Пеняев на радостях подарил мне пальто. Оно было несколько коротко мне, но хорошо застегивалось: его хозяин был толще меня. Но вскоре после этого случилась уличная драка, в которой я принял посильное участие. В бою у меня вырвали из рукава пальто всю подкладку вместе с ватой. Тогда, для симметрии, я выдрал подкладку из другого рукава и стал носить пальто "внакидку", как плащ, застегивая его на одну верхнюю пуговицу. Это делало меня похожим на огородное пугало".

А между тем дела в труппе шли хорошо, успех следовал за успехом. Шаляпин, почуяв под собой почву, с гордым видом поглядывал на своих товарищей. У него стало появляться рвение почаще выступать на сцене в качестве артиста.

Рассказывает актер Иван Пеняев: "Нельзя умолчать об одном курьезном случае - как Шаляпин выступал в качестве чтеца и рассказчика. Дело было так: в Уфу приехал бродячий захудалый фокусник, вся труппа которого состояла из его же семьи. Сняв театр у нашего антрепренера на один свободный вечер - субботу, этот фокусник, находя, очевидно, свою программу представления недостаточно интересной, пришел на одну из репетиций и обратился к хористам с предложением принять в его вечере участие, обещая "солидную" сумму за труды. Все отказались, и только один Шаляпин, выступив из толпы, смело произнес: "А вот я!" Соглашение состоялось, и, озабоченный предстоящим представлением, Шаляпин прибегает ко мне и просит дать ему что-либо прочесть или рассказать. Я дал ему стихотворение, теперь уже не помню какое, кажется, если не ошибаюсь, "Застенчивость" Некрасова. Сам я, очень заинтересованный моим протеже, решил отправиться послушать Шаляпина в его первом "концерте". В театре, кроме меня и нескольких хористов, так же, как и я, любопытствовавших увидеть нашего Шаляпина в роли "концертанта", никого из артистов не было. Публики было немного. После двух-трех номеров семейства фокусника на сцене появился Шаляпин: на нем был мой пиджак, который я ему дал, видя, что его порыжелый пиджак для чтения в "концертах", хотя бы и таких, не совсем удобен. Пиджак этот был так тесен и короток, что являл собою живое подобие тришкина кафтана, и вся фигура Шаляпина производила комическое впечатление.

Наконец, Федор Иванович начал читать стихотворение, но на середине его он вдруг остановился, помолчал и смущенно заявил: "Забыл" и, махнув на публику рукою, медленной и тяжелой поступью удалился за кулисы. Такой комический уход вызвал бурю аплодисментов, и Федору Ивановичу пришлось выйти вновь. На бис он начал рассказывать известный бурлаковский рассказ про "Ветланскую чуму", но и тут неудача преследовала чтеца. Как ни старался Шаляпин довести рассказ до конца, ему это не удавалось, и он несколько раз, не зная, как закончить, начинал снова. Вторично махнул безнадежно рукой и с благодушной улыбкой удалился со сцены. Снова раздались аплодисменты и крики "бис". В заключение Шаляпин довольно порядочно рассказал о том, как "генеральский петух ухаживал за капитанской курицей". Получив условленный "солидный куш" - 30 копеек, Шаляпин повел присутствовавших хористов угощать на свой первый "гастрольный гонорар".