Выдающийся русский певец Федор Иванович Шаляпин (1873-1938) свою артистическую деятельность начал в Уфе. Он приехал с труппой казанского антрепренера Семенова-Самарского. 18 декабря 1890 года Федор Шаляпин выступил в сольной партии Стольника в опере Станислава Монюшко "Галька".

Семнадцатилетний юноша впервые выступил на сцене как профессиональный актер. Об этом важном событии великий Шаляпин помнил всю жизнь. Используя воспоминания Федора Ивановича, мы расскажем о его дебюте в Уфе.

Середина декабря. В репертуар труппы Семенова-Самарского была включена самобытная и задушевно мелодичная опера польского композитора Станислава Монюшко "Галька".

Вспоминает Федор Иванович: "На святках решили ставить оперу "Галька". Роль Стольника, отца Гальки, должен был петь сценариус (помощник режиссера), человек высокого роста, с грубым лицом и лошадиной челюстью, - очень несимпатичный дядя. Он вечно делал всем неприятности, сплетничал, врал. Репетируя партию Стольника, он пел фальшиво, не в такт и, наконец, дня за два до генеральной репетиции, объявил, что не станет петь, - контракт обязывал его участвовать только в оперетке, а не в опере. Это ставило труппу в нелепое положение. Заменить капризника было некем.

И вот вдруг антрепренер, позвав меня к себе в уборную, предлагает:

- Шаляпин, можете вы спеть партию Стольника?

Я испугался, зная, что это партия не маленькая и ответственная. Я чувствовал, что нужно сказать: "не могу". И вдруг сказал:

- Хорошо, могу.

- Так вот возьмите ноты и выучите к завтрашнему...

Я почувствовал, что мне отрубили голову. Домой я почти бежал, торопясь учить, и всю ночь провозился с нотами, мешая спать моему товарищу по комнате".

17 декабря состоялась генеральная репетиция "Гальки". Шаляпин вспоминал: "На другой день на репетиции я спел партию Стольника, хотя и со страхом, с ошибками, но всю спел. Товарищи одобрительно похлопывали меня по плечу, хвалили. Зависти я не заметил ни в одном из них. Это был единственный сезон в моей жизни, когда я не видел, не чувствовал зависти ко мне и даже не подозревал, что она существует на сцене".

18 декабря Федор Шаляпин впервые на сцене в сольной оперной партии Стольника в опере Станислава Монюшко "Галька".

Первое выступление подробно описал сам Шаляпин: "Все время до спектакля я ходил по воздуху, вершка на три над землей, а в день спектакля начал гримироваться с пяти часов вечера. Это была трудная задача - сделать себя похожим на солидного Стольника. Я наклеил нос, усы, брови, измазал лицо, стараясь сделать его старческим, и кое-как добился этого. Надел толщинку - вышло нечто отчаянное: живот, точно у больного водянкой, а руки и ноги, как спички. Хоть плачь!...

Взвился занавес. Затанцевали лампы. Желтый туман ослепил меня. Я сидел неподвижно, крепко пришитый к креслу, ничего не слыша, и только когда Дземба спел свои слова, я нетвердым голосом автоматически начал:

- Я за дружбу и участье,

Братья, чару поднимаю...

Хор ответил: "На счастье!"

Я встал с кресла и ватными ногами, пошатываясь, отправился, как на казнь, к суфлерской будке. На репетиции дирижер говорил мне: "Когда будешь петь, обязательно смотри на меня!" Я уставился на него быком и, следуя за палочкой, начал в такт мазурки мою арию:

- Ах, друзья, какое счастье!

Я терзаюсь, я не смею,

Выразить вам не сумею

Благодарность за участье!

Эти возгласы Стольник, очевидно, обращал к своим гостям, но я стоял к гостям спиною и не обращал на них внимания, Вытаращив глаза на дирижера, я пел и все старался сделать какой-нибудь жест. Я видел, что певцы разводят руками и вообще двигаются. Но мои руки вдруг оказались невероятно тяжелыми и двигались только от кисти до локтя. Я отводил их на пол-аршина в сторону и поочередно клал на живот себе то одну, то другую. Но голос у меня, к счастью, звучал свободно. Когда я кончил петь, раздались аплодисменты. Это изумило меня, и я подумал, что аплодисменты не мне. Но дирижер шептал:

- Кланяйся, черт! Кланяйся.

Тогда я начал усердно кланяться во все стороны. Кланялся и задом отходил к своему креслу. Но один из хористов - Сахаров, занимавшийся фабрикацией каучуковых штемпелей и очень развязный на сцене, зачем-то отодвинул мое кресло в сторону. Разумеется, я сел на пол. Помню, как нелепо взлетели мои ноги кверху. В театре раздался громкий хохот, и снова грянули аплодисменты. Я был убит, но все-таки встал, поставил кресло на старое место и всадил себя в него как можно прочнее. Сидел и молча горько плакал. Слезы смывали грим, текли по подусникам. Обидно было за свою неуклюжесть и за публику, которая одинаково жарко аплодирует и пению, и падению. В антракте меня все успокаивали. Но это не помогало мне, и я продолжал петь оперу до конца уже без подъема, механически, в глубоком убеждении, что я бездарен на сцене.

Но после спектакля Семенов-Самарский сказал мне несколько лестных слов, не упомянув о моей неловкости, и это несколько успокоило меня. "Галька" прошла раза три. Я пел Стольника с успехом и уже когда пятился задом, то нащупывал рукою, тут ли кресло..."

... Прошло много лет. В 1901 году Шаляпина пригласили в Италию, в театр "Ла Скала", исполнять на итальянском языке партию Мефистофеля. Это было трудное испытание. Он снова вспомнил тогда Уфу: "Начался спектакль. Я дрожал так же, как на первом дебюте в Уфе, в "Гальке", так же не чувствовал под собою сцены и ноги у меня были ватные. Сквозь туман видел огромный зал, туго набитый публикой....".

... И снова был громадный успех.

После дебюта Семенов-Самарский прибавил Шаляпину к жалованию пять рублей и стал поручать новые роли.

- Я до сих пор суеверно думаю: хороший признак - новичку в первом спектакле на сцене при публике сесть мимо стула. Всю последующую карьеру я, однако, зорко следил за креслом и опасался не только сесть мимо, но и садиться в кресло другого... - шутил Шаляпин.

В Уфе Федор Иванович находился около восьми месяцев, примерно до июня 1891 года.