21 декабря 1993 года умер замечательный поэт, Герой Социалистического Труда Михаил Александрович Дудин (родился 20 ноября 1916 года). Мустай Карим с горечью сказал тогда: "Вслед за Кайсыном он ушел в вечное одиночество. Ушел в декабрьские снега. Как он угадал: "в моем декабре" завершился круг. Вместе с другом будто ушло из меня само время, оставив глухой стон. Больше мы никогда не скажем друг другу: "Будь!" Прощай, Миша Дудин!"

Есть поэты, кого узнают по одной-двум строчкам их стихов. Таков Михаил Александрович Дудин, поэт-фронтовик: "О мертвых мы поговорим потом...", "Наши песни спеты на войне...", "Мне все снятся военной поры снегири...".

Родился Михаил Дудин в деревне Клевнево Ивановской губернии в крестьянской семье. Учился в сельскохозяйственной школе-интернате, в текстильной фабрике-школе, в пединституте. Печатался в ивановских газетах. Первую книгу "Ливень" издал в 1940 году.

А потом война. С 1939 по 1945 год Дудин - в армии.

В годы Великой Отечественной войны, работая в армейских газетах, продолжал писать. После войны стал широко известен как переводчик стихов Мустая Карима, Кайсына Кулиева, Сильвы Капутикян и многих других поэтов.

В преддверии большого события - 450-летия добровольного вхождения Башкирии в состав России с особой силой звучат сейчас строки Мустая Карима "Не русский я, но россиянин", ставшие образной формулой братского интернационализма:

Не русский я, но россиянин. Ныне

Я говорю, свободен и силен:

"Я рос, как дуб зеленый на вершине,

Водою рек российских напоен..."

Давно Москва, мой голос дружбы слыша,

Откликнулась, исполненная сил.

И русский брат - что есть на свете выше! -

С моей судьбу свою соединил.

Перевел стихотворение башкирского собрата Михаил Дудин.

Мустай Карим сказал однажды:

"Со многими писателями страны я связан не просто человеческой дружбой и творчеством, а судьбой. Я расскажу только об истории выхода моей первой книги на русском языке. Сколько человек принимали участие в ее издании! Михаил Дудин...

С ним мы впервые встретились в 1947 году на первом совещании молодых писателей в Москве. Я был тогда очень болен. Дудин знал об этом. Он срочно начал переводить мои стихи на русский язык. Потом он мне признался: "Я старался, чтобы ты увидел свою первую книгу на русском языке, я тогда боялся за твою жизнь".

Эта книга рукописей попала в руки Симонова, и он предложил ее издательству "Молодая гвардия".

Весной 1949 года я вышел из больницы, моя книга "Цветы на камне" - из печати".

По свидетельству Мустая Карима, переводчиком Дудин стал "после того, как хорошо узнал республику, исходил дороги и тропинки, по которым прошло детство и юность его башкирских братьев по перу, слышал, как по ночной степи скачет табун кем-то встревоженных коней, близко познакомился с жизнью, трудом колхозников и рабочих.

Михаил Александрович несколько раз бывал в Уфе, в Башкирии.

В самом начале лета 1948 года он приехал в мой аул Кляш. По-русски его называют Кляшево. Дудина удивило созвучие с названием его родной деревни из шести изб Клевнево, что на тихой мелководной речке Молохта.

Мой отчий край он полюбил. Ходил по тропам, по которым прошло не одно поколение моих сородичей. Он любовался, как ночью в степи под высокой луной серебрится ковыль, как ранней ранью стелется над тишайшим озером Акманаем белый, почти прозрачный туман, похожий на детский сон. Он шел по следам моих неокрепших стихов. Июнь был жаркий. Каждый день ранним утром он уходил туда, взяв с собой подстрочники моих стихов, крынку густого катыка и моего шестилетнего сына Ильгиза. Подстрочник превращал он в крепкие стихи, из катыка, разбавив его родниковой водой, делал холодный айран.

Однажды, уже в июле, в ранних сумерках мы возвращались с Девичьей Горы. Так называется один из красивейших холмов над Акманаем. По обеим сторонам дороги низко клонились наполняющиеся колосья ржи. "Нет ничего прекраснее колоса, - сказал Дудин и добавил: - и, конечно, необходимее... Таким бы вот быть и нашим строкам". Вдали вспыхнуло сухое зарево, которое торопит вызревание хлебов и сушит их. Вот так война торопила наше созревание, но не сумела преждевременно иссушить нас. Эта вспышка, кажется, к тревожным воспоминаниям увела моего спутника. Он долго молчал. Потом с какой-то глухой болью сказал: "До приезда сюда я закончил новую поэму о войне, о нас. Там я очень вольно пересказал твое стихотворение про цветы, которые выросли на камнях. Дело не в стихотворении. Дело в другом. Не знаю, как ты примешь. По нашему обычаю, я хотел ввести в заблуждение смерть, которая охотит... охотилась за тобой, хотел перехитрить ее. Пусть она думает, что ты погиб. В моей поэме ты погибаешь".

Не скрою, сначала странным показалось мне это признание. Я попросил, чтобы он прочитал тот кусок. Он читал тихо, напряженно:

Звезда, как слеза,

к горизонту стекла,

А мы хоронили Карима.

Был воздух прозрачней

и чище стекла,

А мы хоронили Карима.

Незримые трубы трубили

зарю,

А мы хоронили Карима.

Сверкали снега янтарем

к янтарю,

А мы хоронили Карима.

Между прочим, совсем не страшно слушать сообщение о своей гибели и подробности о своих похоронах, когда ты пока жив и шагаешь по не остывшей еще к ночи земле. Скорее наоборот, меня перехлестнуло какое-то лукавое, озорное чувство: "Впрямь перехитрить бы эту костлявую, а?" Неожиданно даже для себя я обнял Дудина. Он сначала растерялся, потом ответил тем же. Так стояли мы на ночной дороге - войной опаленные и надеждой обласканные. Были молоды, были легковерны, верили в чудо. И, как ни странно, оказались потом правы.

Лишь после его отъезда я понял, что Михаил Дудин ко мне в аул приехал не просто переводить мою книгу стихов "Цветы на камне" - первую на русском языке, - но и подставить свое плечо под мою сильно покосившуюся судьбу. Он укрепил во мне веру в жизнь без уверений и сочувствий. Главное, повторяю, он негромко и навсегда полюбил мой Башкортостан...

Лучше, чем Мустай Карим, рассказать о его друге Михаиле Дудине нельзя.

Однажды мне довелось передать Мустаю привет от Михаила Александровича.

Дело было так. В мае-июне 1988 года мы с женой отдыхали в Абхазии, в Пицунде. Там же был и Михаил Дудин с супругой. В столовой наши столики были рядом. Узнав, что мы из Уфы, он здоровался по-башкирски, а уходя из столовой, шутливо говорил: "Извините за компанию".

Одет он был в серый костюм спортивного покроя, на котором не было даже Золотой Звезды. Во время прогулок по парку на кизиловую трость почти не опирался, в это время был разговорчив. Вспоминал, что приезжал в Башкирию, знаком с родными местами Мустая Карима. Запомнились путешествия с Кадыром Даяном, Киреем Мергеном. Были в Зилаире, Бурзяне, на реке Ай раков ловили... Помнил он Габдуллу Ахметшина, который красиво пел, ученого Ахнафа Харисова, своего земляка художника Бориса Домашникова... Много знакомых в Башкирии оказалось у Михаила Дудина.

Большое чувство юмора было у поэта. Вспомнил как-то вологодские частушки:

На улице, на веревочке

Сушится пеленочка.

У тебя любови нет,

Окромя ребятеночка.

И еще:

Вологодские ребята

Жулики-грабители.

Ехал дедушка с навозом,

И того обидели.

Заканчивалось время отдыха. Дудин попросил передать в Ленинград телеграмму: "...Отоспался и откашлялся. Собираюсь прилететь домой тринадцатого... Будьте".

Перед отъездом Михаил Александрович на открытке с видом Дома творчества писателей, где мы отдыхали, мгновенно набросал на себя шарж с надписью: "Один из обитателей изображенного на обороте дома. М. Дудин".

Дружеский шарж был адресован: "Фание Узиковой". Но его супруга проявила бдительность и добавила: "Ирина Тарсанова кланяется Вам обоим".

По приезде в Уфу передал привет Мустаю Кариму от Михаила Дудина и показал открытку с собственноручным шаржем поэта. Мустафа Сафич лукаво улыбнулся и немного порасспрашивал о ленинградском друге.

... А недавно Башкортостан хоронил Мустая.